Единодушие

Прошло пять лет...

Пять лет я не писал... Не писал ни статей, ни очерков, а мысли о книге отложил в сторону, как мне казалось, надолго. Отчеты в академию, сухие справки, доклады на коллегию министерства, короткие наброски-наблюдения – вот круг моих письменных забот в эти годы. Книгу не писал потому, что мне казалось: писать ее еще рано. По той же причине отложил диссертацию на «потом». Утром я спешил в школу. Торопил думать и себя, и всех, кто учил и кто учился. Мы искали и пробовали. А проблемы росли и росли. И вернулась мысль о книге. О книге, в которой расскажу о нашем участии в общенародном поиске оптимальной системы воспитания и обучения человека-труженика, человека талантливого, красивого духовно и физически, верного своему долгу перед Родиной.

Все, что написано, дорого пережитым, и каждая строчка как маленький кусочек сердца... Думаю, что для читателя небезынтересно проследить процесс развития идеи, пройти вместе с ее автором трудный путь реализации мечты о школе, где бы легко и свободно расцветало Великое Детство, где ученик и учитель были бы сотоварищами, единомышленниками и в каждом ребенке закономерно из класса в класс росла здоровая, яркая, самобытная и непременно талантливая личность...

– Вы Щетинин?

– Да...

– Михаил Петрович?

– Да.

– Моя фамилия Лебедин, зовут меня Николай Петрович. Я из Кировограда. У меня к вам очень важное дело... Когда вы свободны? – с этого телефонного разговора по-деловому и немного загадочно вошла в мою жизнь Кировоградчина.

Приехал туда в мае 1980 года. Первым районом, с которым меня познакомили хозяева, оказался Онуфриевский, где долгие годы в селе Павлыш работал Василий Александрович Сухомлинский. Район небольшой, сельский, вряд ли кто знал о нем, если бы не всемирная слава Павлыша. Чтобы почувствовать неброскую природную красу здешних мест, надо уйти от шумных лент асфальта. И тогда откроются одна за другой жемчужины этого края: то луговина с прелестной небрежностью рассыпанных цветов, то таинственность лесного озера, где так и хочется послушать невероятную историю, то вдруг взметнувшаяся в синь круча с золотой короной хлеба.

Земля эта обильно полита людской кровью. Могилы, обелиски, монументы...

Село, куда поехали в очередной раз, было Зыбково. Школа в окружении стройных, зеленых тополей, двухэтажным оранжевым прямоугольником впечаталась в ровную, под линеечку улицу ее имени, от которой к крыльцу своеобразным заливом отходила крохотная площадь.

Зашли в вестибюль. Дохнуло прохладой только что вымытого пола. Тишина. Но вот звонкий пунктир каблучков уверенно раздробил ее на дольки. Навстречу шла небольшого роста черноволосая женщина.

– Тюрина Надежда Суреновна, директор школы, – представилась она. – Мы вас ждем. Можете побеседовать с учителями.

– И дети в школе? – спросил я.

– Да, – ответила директор и добавила: – Восьмиклассники...

– Вы не могли бы их собрать?

– А сколько времени займет беседа?

– Думаю, минут сорок...

– Значит, минут сорок – час, – повторила она, словно колеблясь, – ну что ж, хорошо. Подождете в кабинете, пока я соберу ребят?

– Нет-нет, не беспокойтесь, мы пока посмотрим школу.

– Михаил Петрович! Ребята ждут, – вскоре позвала Надежда Суреновна.

– Вы знаете, о чем буду говорить? – спросил я ее.

– Да. Читали ваши статьи «Колокола детства» в «Комсомольской правде»... «Школа будущего рождается сегодня» в «Новом мире». Даже на педсовете их обсуждали. Только не для массовой школы то, о чем вы пишете. В жизни все сложнее. С детьми, у которых все нормально в семье, у кого есть определенные задатки, что же не экспериментировать...

– А если у вас провести эксперимент?..

– У нас?! Здесь?! Это невозможно! – вырвалось у Тюриной.

– Ну вот вы и пасуете...

– Я?! – Надежда Суреновна взметнула свои тяжелые черные брови. – Рискуете вы. У меня подруга работает в экспериментальной школе. Она рассказывала, каких туда учителей подбирают. У нас не город, в соседнюю школу учителя не переведешь.

– А если со всеми теми, кто здесь?

– Чтобы дискредитировать вашу идею?

– Есть такое желание?

– Ну зачем вы так, – Надежда Суреновна вздохнула: – Силенок у нас нет. Да и контингент детей... Нет-нет, дети у нас как дети, даже послушнее, чем в городе. Но общее развитие их значительно слабее. Вот поговорите с ними и сами убедитесь. Я их предупредила. Мне зайти или вы сами?

– Сам, – и я открыл дверь с надписью: «8-й класс». Вот оно, тревожное мгновение, предшествующее первым словам. Молчаливая перестрелка вопросов-мыслей, длящаяся доли секунды.

– Кто вы? С чем пришли? Что там у вас в душе?

– А вы о чем только что думали? Как с вами говорить? Поймем ли мы друг друга? Наконец говорю: – Здравствуйте! Прошу всех сесть. Простите, что отниму у вас время. Мы сможем побеседовать минут сорок?

Наступило неловкое молчание. Где-то скрипнул стул, и опять тишина. Все смотрят в парты. Нет-нет, да и стрельнет молнией чей-нибудь взгляд в мою сторону и спрячется под ресницами.

А мне так необходим откровенный разговор. Я настроен на работу, верю в успех. Но что моя вера?! Я ничего не смогу сделать, если мы не станем единомышленниками. Просто предложить свой вариант будущей школы, как бы он ни был хорош, бесполезно. В этом случае вам достанется роль статистов. Но она ни у кого энтузиазма не вызовет. А без энтузиазма нет инициативы.

Нужно сделать так, чтобы мы вместе стали борцами за новую школу, представили, какой она может быть, и поверили в возможность осуществить мечту. Тогда... О, что будет тогда, я уже хорошо знал по Ясным Зорям. И те же Ясные Зори подсказали, что сначала надо идти к детям.

Я лихорадочно искал выход. «Ну думай же, думай? – подстегивал себя. – Ты для них незнакомый человек. Незнакомый. Опыт общения с их сверстниками, для которых был учителем, не в счет. Там ты заходил в класс не для начала, для продолжения разговора, давно перешагнувшего берега урока, в каждом твоем слове были миры совместно прожитого, им понятные. А здесь на шкале отношений нуль. Единственное спасение – подчеркнуть, что ты гость, а они хозяева. Им и решать, принять меня или нет. Может быть, придется извиниться и уйти».

– Да вы говорите! Мы слушаем! – выручила меня сидевшая за первым столом от окна светловолосая девушка. – Просто мы... стесняемся, – улыбнулась она.

Я с благодарностью посмотрел на нее и спросил: – Как вас зовут?

– Лена... Лена Брежатова.

– А вас?

– Ой, ребята, извините! Я ведь даже не назвал себя. Михаил Петрович Щетинин, старший научный сотрудник НИИ общих проблем воспитания Академии педагогических наук СССР, – сказал излишне длинно и как-то уж очень официально.

– Вы из Москвы? – спросил худощавый парень и, не дожидаясь ответа, представился: – А я Кораблев... Васька, – добавил он, затем быстро привстал и как-то по-птичьему поклонился.

Класс дружно засмеялся.

– Да, Вася, из Москвы, – радуясь потеплевшей обстановке, ответил я и уже для всего класса сказал: – Сейчас многие ученые разрабатывают модель школы будущего. Какой она должна быть? Хотелось бы знать и ваше мнение. Очень, ребята, важно посоветоваться с вами.

– Прямо с нами?! – хмыкнул кто-то недоверчиво.

– А с кем же еще?

– Мы вам насоветуем... записывать устанете, – протянул резковатым басом коротко остриженный парень с последней парты.

– А знаете, ребята, у меня есть предложение! – будто не слыша этой реплики, продолжал я. – Давайте представим себя в двух ролях. Пусть каждый, оставаясь в роли ученика, станет еще и волшебником. Какую бы жизнь в школе он сделал для себя – ученика?

– Лучше вы нам расскажите, а мы послушаем, – сказала соседка Брежатовой, черноволосая, чернобровая, с большими темно-коричневыми глазами миловидная девушка.

– Как вас зовут?

– А нужно ли вас затруднять? Все равно вы завтра нас забудете, небось, мы не одни, с кем вы советуетесь.

– Галка! Что ты ставишь из себя княжну Мери? – крикнул Кораблев.

– Не Галка, а Галя... – зарделась девушка. И видя, что я хочу ей что-то сказать, добавила: – Странно как-то. Приехать за тысячу километров советоваться с нами. – И немного привстав, мягко произнесла: – Ратушная Галя.

– А че! Прямо че хочешь, то и предлагать? – снова пробасил короткостриженый.

– Конечно, что хотите.

– Тогда закрыть школу совсем, и без мороки махнул он рукой.

 – А вас как зовут?

– Меня? Ну Сашка...

– Саша, вы же сами понимаете, что предложение ваше неприемлемо для настоящего, а тем более, для будущего. Вам, видимо, не очень сладко в школе?

–Че в ней хорошего?! – убежденно произнес парень.

– Может быть, лучше уберем из нее, что причиняет вам боль?

– Мене не больно... Че это мене больно? – уже почти со злостью, будто не желая со мной говорить, бросил он и отвернулся.

– Хорошо! Не будем нарушать наших условий. Итак, учитывая предложение Саши, мы закрываем школу. Но как волшебники будем строить на месте разрушенной новую, с нуля...

– Зачем же с нуля? Не все же в ней плохо? И вообще. – решительно встала Брежатова, – у нас, как у людей, спрашивают мнение, а мы...

И обернувшись в мою сторону, волнуясь, начала: – Вы знаете, трудно так, без подготовки сказать что-то путное. Но самое главное, что больше всего мучает нас, – это крик. Надо, чтобы учителя не видели в нас мумии. Надо, чтобы мы хотели сюда идти.

Лена говорила, поминутно останавливаясь, часто обращалась то к одному, то к другому: «А помнишь?..» Ее выступление стало тем камушком, который вызывает лавину: ребята разговорились. Сумбурная, беспокойно-смятенная мысль постепенно крепла, набирала силу. Сколько раз я удивлялся неординарности, смелости ее поворотов, спрашивая вновь и вновь: «Откуда это?» Словно только что впервые в жизни явилось мне это чудо: мысль ребенка. И всегда она рождается, если сердце ее творца открыто тебе навстречу.

Жаль, что такие минуты редки! Раскрепостить ученика, дать ему свободу самовыражения, снять заслоны страха, боязни быть осмеянным, – значит, пробудить в нем гения.

В комнате с табличкой на дверях «8-й класс» торжествовала мысль. Мы перебивали друг друга, кричали, спорили...

Дважды заглядывала к нам директор и понимающе закрывала дверь. Но вот она не выдержала и вошла. – Михаил Петрович! Педсовет кончился, мы вас ждем.

– Да-да, сейчас... – тру я зачем-то переносицу, будто хочу вспомнить что-то очень важное, и, вспомнив это важное, говорю: – Надежда Суреновна! Еще немного...

– Еще немного! Надежда Суреновна! Хоть пять минут! – дружно поддерживая меня, просит восьмой класс.

– А вы знаете, – не сдавалась директор, – сколько вы здесь сидите? Два часа! Учителя тоже ждут вас, Михаил Петрович. Сколько вам еще надо времени?

– Хотя бы минут... восемь.

– Хорошо, еще пятнадцать минут, – улыбнулась директор, а мы пока объявим перерыв.

Она вышла. Я повернулся к классу и вздрогнул. Класс притих. Но глаза! Какие глаза смотрели на меня. Нет, не на меня, прямо в душу. Господи! Как я люблю эту отважную пытливость и доверчивость детских глаз!

Глаза... глаза...

Сомнение – вопрос.

Пред вашей вечной повестью

Хочу ответить совестью...

Выйдут из души и лягут на бумагу слова песни, а я буду видеть глаза Шептун Светы и Кораблева Феди, Матченко Оксаны и Дубенко Васи, Брежатовой Лены и Кораблева Васи... – школьников-зыбковчан 1980 года. И вместе с ними в моей памяти встанут глаза ребят из Ясных Зорь. Пройдут годы, и. когда будут у меня спрашивать, почему я выбрал именно Зыбково. я назову причины, логически увяжу их одну с другой, но главную не смогу объяснить словом...

В классе была тишина, только не такая, как вначале. Это была тишина взаимопонимания. Я уже знал их всех по именам. Вон тот рядом с Кораблевым – Сергей, динамичный, взрывной, сейчас смотрит как-то настороженно. Чуть впереди две подруги: Люда и Таня – мягкие, спокойные...

– Михаил Петрович! Всё, что мы здесь нафантазировали, правда сбудется? Что надо, чтобы начать эксперимент?

– В первую очередь желание учителей и учащихся.

– А учащиеся тут при чем? От нас что зависит?

– Что зависит от вас? Почти всё! Может быть, девяносто процентов успеха. Вы, как самые заинтересованные в подобной школе люди, должны стать первыми борцами за нее. И учителям потребуется ваша помощь, понимание. Школа будущего – это школа взаимного доверия, равного уважения друг к другу учителей и учеников.

Я не подбирал слова с поправкой на возраст собеседников. Говорил от имени своего и их детства. И кто знает, кого во мне в те минуты было больше: Михаила Петровича или Мишки, веснушчатого пацана, только что поднявшегося с задней парты. Мы как бы проросли друг в друга. Надолго ли, это зависит от многих случайностей, закономерностей, нашей способности верить друг друга. Я уже понимал, что с этими ребятами мы будем работать вместе,

– Скажите, пожалуйста, – встала Брежатова Лена, – долго будет идти эксперимент?

– Долго... Да-да, бесконечно долго, ему нет и не может быть конца. Не мы его начинаем, и не нам ее завершать. Поиск совершенного бесконечен. То, что докажет свою жизненность, станет достоянием других. Когда? Когда докажет...

– А я не пойму вас. Вот то, что мы здесь предлагали, когда начнет жить? – спросила Ратушная Галя.

– Да, когда? Не в эксперименте, а в любой школе, когда? – поддержали ее все.

– Когда? Может быть, очень скоро. А может, лет через пятнадцать – двадцать...

– А нельзя как-нибудь поскорее? «Жаль только жить в эту пору прекрасную...» – подал голос Глинкин.

– Вы трудные вопросы задаете, ребята. Желания мало – надо найти путь. Иногда между тем, кто начал искать, и тем, кто крикнул: «Нашел!», лежат столетия.

– Михаил Петрович! А нельзя ли в нашей школе, которую мы здесь нарисовали, поучиться хотя бы годочек? Или приехать, чтобы хоть одним глазком посмотреть, как это в жизни бывает? Понимаете, – голос Лены Брежатовой от волнения дрогнул, – вы только не смейтесь, мне снилась такая школа. Я когда говорила здесь, когда предлагала... это все из того сна. Школа та была в цветах, стены прозрачные, а за ними речка, лес, березки. Лужайки цветов начинаются прямо в классе и уходят к озеру...

Я уже не помню, кто что говорил, помню только, как все подошли к столу. В классе поднялся тот знакомый учителю гомон, когда каждому надо, непременно надо что-то сказать, спросить, просто ахать или охать, делиться радостью, выплескивая энергию мыслей и чувств. Разум подсказывал, что единство наше не раз рухнет и снова родится заново, а впереди у нас не только победы. Но не хотелось тогда об этом думать. Хотелось удержать это мгновение счастья, когда мы сами распахнули двери в будущее, в прекрасный мир родом из снов и сказок.